Рот сомкнут. Молчат о том, что не нравятся, о том, что хочется, о том, что ранит. Ищут того, кто догадается, поймет без слов, прочитает мысли. Говорить нельзя, просить нельзя, протестовать нельзя. Обезмолвленные. Мимику тоже приходиться сдерживать, чтобы никто не догадался, когда больно. Ждут. Может как-то само все наладится и найдется тот, кто прочтет глаза. Какие-то звуки человек даже исторгает, но он не говорит. Речь выполняют какую-то несвойственную ей функцию, она служит не для самовыражения, она прячет. Речь становится ложью, причет говорящий хочет обмануть даже самого себя. Он говорит и тут же уже сам верит. Трансляция передачи: «Я вот такой», с вымышленными фактами, от придуманного образа. Речью не общаются, ею хватают, бьют, толкают, тянутся, захватывают, заглядывают в глаза: «Ты мне веришь? Если да, я тоже обещаю верить в твою ложь». Умеют ли люди говорить? Могут ли они слышать друг друга? Или общение как монологи двух, где не ищут консенсус, а доказывают лишь свою правоту, не принимая право отличаться от себя. Этот как театр, когда на сцене каждый играет роль из другого спектакля. Общение как страх. Если кто-то не согласен со мной, то мое мнение не имеет права на жизнь и я тоже. Ляпнешь что-то и спровоцируешь агрессию в свой адрес. Общение, как предвкушение ужаса, от того, что можешь быть высмеянным и отторгнутым. Ждешь наказания одиночеством. Лучше молчать. Один человек сказал, что в отношениях не только нельзя было говорить, но еще нельзя видеть. Если увидишь, если по твоему виду поймут, что ты заметил это, то придется обоим с этим что-то делать. Лучше быть «слепым». Оглохнуть, ослепнуть, стать немым. Как через эти прутья пробиться личности, закатанной асфальтом запретов и редким вкраплением «можно»? Формальное общение – вот идеальный вариант. Поговорим о погоде, политике, соседях и друзьях, минуя темы о себе. Будем же безличными и цензуированными с задорным огоньком не своей жизни.